Цитаты из книги - Три товарища

— Видишь, как прекрасна твоя комната. — Прекрасна, потому что ты здесь. Она уже никогда не будет такой, как прежде... потому что ты была здесь.

Я говорил и слышал свой голос, но казалось, что это не я, что говорит кто—то другой, и такой, каким я бы хотел быть. Слова, которые я произносил, уже не были правдой, они смещались, они теснились, уводя в иные края, более пестрые и яркие, чем те, в которых происходили мелкие события моей жизни; я знал, что говорю неправду, что сочиняю и лгу, но мне было безразлично, — ведь правда была безнадежной и тусклой. И настоящая жизнь была только в ощущении мечты, в её отблесках.

— ... Всё проходит. – Правильно, – подтвердил я. – Это самая верная истина на свете.

Я знал — она много думает о своей болезни, ее состояние еще не улучшилось, — это мне сказал Жаффе; но на своем веку я видел столько мертвых, что любая болезнь была для меня все—таки жизнью и надеждой; я знал — можно умереть от ранения, этого я навидался, но мне всегда трудно было поверить, что болезнь, при которой человек с виду невредим, может оказаться опасной.

Я, например, очень люблю, когда в воскресенье идёт дождь. Как—то больше чувствуешь уют.

Ничто – это уже много! Ничто – это зеркало, в котором отражается мир.

Обычно он токовал, как тетерев, а теперь стоял словно монах ордена кармелитов, и не двигался с места. Он стоял как отпущенный из обители монах и не мог пошевельнуться.

Ты — блоха, резво скачущая по шуршащей гальке времени. И о чем только думала призрачная сила, движущая нами, когда создавала тебя?

Фердинанд выудил из своего бокала мотылька и осторожно положил его на стол. — Взгляните на него, — сказал он. — Какое крылышко. Рядом с ним лучшая парча — грубая тряпка! А такая тварь живёт только один день, и всё. — Он оглядел всех по очереди. — Знаете ли вы, братья, что страшнее всего на свете? — Пустой стакан, — ответил Ленц. Фердинанд сделал презрительный жест в его сторону: — Готтфрид, нет ничего более позорного для мужчины, чем шутовство. <…> Самое страшное, братья, — это время. Время. Мгновения, которое мы переживаем и которым всё—таки никогда не владеем. Он достал из кармана часы и поднёс их к глазам Ленца: — Вот она, мой бумажный романтик! Адская машина. Тикает, неудержимо тикает, стремясь навстречу небытию. Ты можешь остановить лавину, горный обвал, но вот эту штуку не остановишь. — И не собираюсь останавливать, — заявил Ленц. — Хочу мирно состариться. Кроме того, мне нравится разнообразие. — Для человека это невыносимо, — сказал Грау, не обращая внимания на Готтфрида. — Человек просто не может вынести этого. И вот почему он придумал себе мечту. Древнюю, трогательную, безнадёжную мечту о вечности. Готтфрид рассмеялся: — Фердинанд, самая тяжёлая болезнь мира — мышление! Она неизлечима. — Будь она единственной, ты был бы бессмертен, — ответил ему Грау, — ты — недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем. Готтфрид блаженно улыбался. Фердинанд тряхнул своей львиной гривой: — Братья, жизнь — это болезнь, и смерть начинается с самого рождения. В каждом дыхании, в каждом ударе сердца уже заключено немного умирания — всё это толчки, приближающие нас к концу.

Человек без любви всё равно что мертвец в отпуске.

— Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего—то. Она покачала головой: — Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.

Многим людям, носящим траур, уважение к их горю важнее, чем само горе.

— Ты любишь меня? — спросил я. Она отрицательно покачала головой. — А ты меня? — Нет. Вот счастье, правда? — Большое счастье. — Тогда с нами ничего не может случиться, не так ли? — Решительно ничего, — ответила она.

Мы назвали машину «Карл». «Карл» — призрак шоссе.

Человек вспоминает о своих скудных запасах доброты, обычно когда уже слишком поздно. И тогда он бывает очень растроган тем, каким благородным, оказывается, мог бы он быть, и считает себя добродетельным. Добродетель, доброта, благородство… <…> Эти качества всегда предпочитаешь находить у других, чтобы их же водить за нос.